Мои воспоминания oб усопшей Сестре Фаустине
Существуют истины святой веры, которые мы несомненно знаем и часто о них вспоминаем, однако до конца их не понимаем и не следуем им. Так было и со мной касательно истины Божьего милосердия. Я столько раз думал об этой истине в медитациях, особенно во время духовных упражнений, столько раз говорил о ней в проповедях и повторял в литургических молитвах, но не углублялся в её смысл и значение для духовной жизни; особенно же я не понимал – и даже не мог согласиться, – что Божье милосердие является наивысшим атрибутом Творца, Искупителя и Святителя. И понадобилась вот такая простая благочестивая душа, тесно связанная с Богом, которая – как верю – по вдохновению Божьему поведала мне об этом и побудила к изучению, исследованию этой темы и размышлениям о ней. Этой душой была покойная Сестра Фаустина (Хелена) Ковальская, из Конгрегации Сестёр Божьей Матери Милосердия, которая постепенно добилась того, что сейчас я считаю культ Божьего милосердия и установление праздника Божьего Милосердия в первое воскресенье после Пасхи одной из главных целей моей жизни.
С Сестрой Фаустиной я познакомился летом (в июле или августе) 1933 года как с пенитенткой [исповедующейся], в вильнюсском Доме Конгрегации Сестёр Божьей Матери Милосердия, на ул.Сенаторской, 25, где я был тогда обычным исповедником. Она обратила на себя моё внимание необычайно чувствительной совестью и близостью с Богом: [в её исповедях] преимущественно речь не шла о том, что составляло бы «материю» греха, отпускать ей было нечего, а тяжким грехом она ни разу Бога не оскорбила. Уже в самом начале она сообщила, что знает меня из какого-то видения, что я должен быть её духовником и осуществить какие-то планы Бога, которые она мне представит. Я не слишком серьёзно отнёсся к этому рассказу и подверг её некоему испытанию, вследствие которого Сестра Фаустина, с разрешения настоятельницы, начала искать другого духовника. Однако через некоторое время она вернулась ко мне и сказала, что стерпит всё, но от меня уже не уйдёт. Я не могу здесь повторить – собственно говоря, раскрыть – всех деталей нашего разговора, который отчасти содержится в её дневнике. Этот разговор она записала по моей рекомендации, так как после этого я запретил ей рассказывать о своих переживаниях на исповеди.
Познавая Сестру Фаустину ближе, я пришёл к выводу, что дары Святого Духа действовали в ней тайно, но в определённые моменты нередко проявлялись более открыто – отчасти на уровне интуиции, которая полностью охватывала её душу, вызывая порывы любви к высоким, героическим актам самопожертвования и самоотречения. Особенно часто проявлялись дары служения, знания и мудрости, благодаря которым Сестра Фаустина ясно видела бренность всего земного и важность страдания и унижения, в простоте открывала черты Бога, и более всего – Его бесконечное милосердие. Иногда – опять же, созерцая сверхъестественный божественный свет, – она на некоторое время задерживала свой взгляд на этом необъяснимо блаженном свете, из которого появлялся Христос, так, как будто бы Он шёл, благословляя мир. Одна Его рука была поднята для благословения, а другая касалась одежды на груди. Из складки одежды на груди исходили два широких луча: один – красный, другой – бледный. У Сестры Фаустины уже несколько лет были такие видения разуму и чувствам; она слышала сверхъестественные слова посредством слуха, воображения и разума.
Опасаясь, что эта сестра «пребывает в прелести» либо у неё галлюцинации и бред, я обратился к Настоятельнице, матери Ирэне, чтобы она мне рассказала: что это за Сестра Фаустина, какого мнения о ней сёстры и настоятельницы в Конгрегации, а также попросил проверить её психическое и физическое здоровье. Получив положительные во всех отношениях отзывы о ней, ещё некоторое время я занимал выжидательную позицию, отчасти не доверяя ей, размышлял, молился и рассматривал ситуацию, одновременно советуясь с несколькими опытными священниками, как мне поступить, – не сообщая о чём и о ком идет речь. А речь шла об исполнении предполагаемых решительных требований Господа Иисуса: нарисовать образ, полученный Сестрой Фаустиной в видениях, и установить праздник Божьего Милосердия в первое воскресенье после Пасхи. Наконец, руководствуясь скорее любопытством, каким будет этот образ, чем верой в подлинность видений Сестры Фаустины, я решил позволить этот образ нарисовать. Я договорился с живущим в одном доме со мной художником-живописцем Евгением Казимировским, который за определенную сумму взялся за рисунок, а также с Сестрой-Настоятельницей, которая позволила Сестре Фаустине приходить к художнику два раза в неделю, чтобы рассказывать, как этот образ должен выглядеть.
Работа заняла несколько месяцев и, наконец, в июне или июле 1934 года образ был готов. Сестра Фаустина жаловалась, что образ не так красив, как она его видит, но Господь Иисус успокоил её и сказал, что достаточно того, каким он есть, и добавил: Я даю людям сосуд, с которым они должны приходить за милостями к источнику милосердия. Этим сосудом является этот образ с надписью: Иисус, уповаю на Тебя. В тот момент Сестра Фаустина не могла объяснить, что означают лучи на образе. Однако через несколько дней она сказала, что Господь Иисус во время молитвы объяснил ей: Лучи на этом образе означают кровь и воду. Бледный луч означает воду, которая оправдывает души; красный луч означает кровь, являющуюся жизнью душ. Эти два луча вышли из глубины Моего Милосердия в тот момент, когда Моё умирающее Сердце было пронзено копьём на кресте. Эти лучи защищают души от гнева Отца Моего. Блажен, кто будет жить в их свете, ибо не настигнет его рука Божьего правосудия… Я обещаю, что та душа, которая будет почитать этот образ, не погибнет. Обещаю ей также уже здесь, на земле, победу над врагами, а особенно в смертный час. Я сам буду охранять её, как свою славу… Я желаю, чтобы первое воскресенье после Пасхи было праздником Божьего Милосердия. Кто в этот день приблизится к Источнику Жизни, тот заслужит полное отпущение грехов и избавление от наказания… Человечество не найдёт успокоения, пока не обратится с упованием к Божьему Милосердию. Прежде чем Я приду как Справедливый Судья, Я приду как Царь милосердия, чтобы никто не имел отговорок на Суде, который уже близко… и т.д.
Этот образ несколько отличался от обычных, поэтому я не мог повесить его в церкви без разрешения архиепископа, которого мне было стыдно просить, а тем более – говорить о происхождении этого образа. Поэтому я поместил его в тёмном коридоре, рядом с церковью св.Михаила (в монастыре сестер-бернардинок), где на тот момент меня назначили ректором. О проблемах пребывания при этом храме Сестра Фаустина предупреждала, и действительно, необычные события стали здесь происходить довольно быстро. Сестра Фаустина требовала, чтобы я любой ценой поместил образ в церкви, но я не торопился. Наконец, в Страстную неделю 1935 года она заявила: Господь Иисус требует, чтобы я поместил образ на три дня в Острой Браме, где будет проходить Тридиум в завершение Юбилея Искупления, то есть в день планируемого праздника, в Белое Воскресенье. Вскоре я узнал, что действительно планируется Тридиум, так как настоятель Острой Брамы, отец каноник С.Завадский, попросил меня произнести проповедь. Я согласился при условии, что образ будет выставлен в качестве оформления в окне внутренней галереи, где он смотрелся очень впечатляюще, привлекая внимание всех больше, чем образ Божьей Матери.
После богослужения образ [Иисуса Милосердного] вернули на прежнее незаметное место, где он оставался в течение еще двух лет. Только 1 апреля 1937 года я попросил Его Преосвященство Архиепископа-Митрополита Вильнюсского о разрешении повесить образ в храме св.Михаила, где на то время я ещё был ректором. Его Преосвященство сказал, что не хочет сам принимать решение, но поручит оценку образа комиссии, которую соберет отец каноник Адам Савицкий, канцлер митрополичьей курии. Канцлер поручил 2 апреля [1937 года] поставить образ в ризнице церкви св.Михаила, поскольку не знал, в котором часу его будут осматривать. Будучи занят на работе в духовной семинарии и университете, я при осмотре образа не присутствовал, поэтому не знаю, кто был в составе комиссии. 3-го апреля 1937 Его Преосвященство Архиепископ-Митрополит Вильнюса сообщил, что предоставленная ему информация достаточно подробна, он разрешает освятить образ и повесить в храме, но с оговоркой: не помещать его в алтаре и не рассказывать о его происхождении. В этот же день образ был освящён и помещён рядом с главным алтарем со стороны амвона, откуда его несколько раз забирали в приход св.Франциска (бывший приход бернардинцев) для процессии Тела Господнего, на украшение алтарей. 28 декабря 1940 года сестры-бернардинки перенесли его в другое место, причём образ был слегка поврежден, а в 1942 году, когда их арестовали немецкие власти, образ вернули на прежнее место рядом с главным алтарём, где он остаётся и по сей день, почитаемый верующими, украшенный многочисленными благодарственными дарами – «vota».
Спустя несколько дней после тридиума в Острой Браме Сестра Фаустина рассказала мне о своих переживаниях во время церемонии, позже подробно описанных в её дневнике. Затем 12 мая она духом видела умирающего маршала Ю.Пилсудского и рассказывала о его страшных страданиях. Господь Иисус показал ей и сказал: Смотри, чем заканчивается величие этого мира. Далее она видела суд над ним, и когда я спросил, чем он закончился, она ответила: Похоже, Божье Милосердие по заступничеству Божьей Матери победило. Вскоре начались предсказанные Сестрой Фаустиной большие трудности (связанные с моим пребыванием в церкви св.Михаила), которые всё больше и больше обострялись, пока не достигли кульминации в январе 1936 года. Я почти никому об этих трудностях не говорил, и только в критический момент попросил Сестру Фаустину помолиться.
К моему огромному удивлению, в тот же день все трудности исчезли, как лопнувший мыльный пузырь. А Сестра Фаустина сказала, что приняла мои страдания на себя и в этот день страдала так сильно, как никогда в жизни. Потом, когда она в часовне просила у Господа Иисуса помощи, услышала слова: Ты сама решила страдать за него, а сейчас содрогаешься? Ведь Я допустил на тебя только часть его страданий. В этот момент она со всеми подробностями изложила мне причины моих трудностей, которые, похоже, были сообщены ей мистическим образом. Точность была просто поразительна, тем более что о деталях она никак не могла знать. Таких случаев было несколько.
В середине апреля 1936 года Сестра Фаустина, по распоряжению Генеральной Настоятельницы, выехала в Валендов, а затем в Краков; я же всерьез задумался над идеей Божьего Милосердия и начал искать у Отцов Церкви подтверждения того, что оно является наибольшим атрибутом Бога, как об этом говорила Сестра Фаустина, поскольку у современных богословов я ничего на эту тему не нашёл. С огромной радостью я обнаружил подобные высказывания у св.Фульгенция, св.Ильдефонса Толедского, и более всего у св.Фомы и у св.Августина, который, комментируя Псалмы, широко рассуждал о Божьем милосердии, называя его высочайшим атрибутом Бога. Тогда у меня уже не оставалось серьёзных сомнений в сверхъестественности откровений Сестры Фаустины, и я стал время от времени публиковать статьи о Божьем Милосердии в богословских журналах, обосновывая рациональную и литургическую необходимость праздника Божьего Милосердия в первое воскресенье после Пасхи. В июне 1936 года в Вильнюсе я опубликовал первый буклет «Божье Милосердие» с изображением на обложке Иисуса Милосердного. Эту первую публикацию я выслал прежде всего епископам, собравшимся на заседании Конференции епископата в Ченстохове, однако ни от одного из них ответа не было. В 1947 году в Познани я опубликовал вторую брошюру под названием «Божье Милосердие в литургии», рецензии на которую – в общем и целом благоприятные – нашёл потом в нескольких богословских журналах. Я также опубликовал несколько статей в вильнюсских ежедневных газетах, но нигде не указывал, что именно Сестра Фаустина была этой «сausa movens».
В августе 1937 года я посетил Сестру Фаустину в Лагевниках и нашел в её дневнике новенну (девятидневную молитву) к Божьему Милосердию, которая мне очень понравилась. На вопрос, откуда она у неё, сестра ответила, что новенну продиктовал ей на молитве сам Господь Иисус. И что будто бы ещё раньше Господь Иисус научил её венчику к Божьему Милосердию и другим молитвам, которые я решил опубликовать. На основе некоторых выражений, содержащихся в молитвах, я составил Литанию Божьему Милосердию, которую, наряду с венчиком и новенной, отдал г-ну Цебульскому (Краков, ул.Шевска, 22), чтобы получить разрешение на публикацию («имприматур») от Краковской курии и напечатать это с образом Божьего Милосердия на обложке. Краковская курия дала позволение (№671), и в октябре на полках книжных магазинов появилась новенна с венчиком и литанией. В 1939 году я привёз некоторое количество образочков и новенн в Вильнюс, а после начала войны и вторжения советской армии (19 сентября 1939 г.) попросил Архиепископа-Митрополита Вильнюсского разрешить, чтобы материалы были распространяемы вместе с информацией о происхождении напечатанного на них образа, на что получил устное согласие. Именно тогда я начал распространять частный культ этого образа, а также раздавать написанные Сестрой Фаустиной и утвержденные в Кракове молитвы. Когда краковский тираж исчерпался, я взялся перепечатывать молитвы на машинке, а когда уже не справлялся с участившимися просьбами, то обратился в курию Вильнюсского митрополита, чтобы разрешили перепечатку и дополнение: первую страницу с объяснением содержания образа. Я получил разрешение с подписью цензора, отца-прелата Леона Зебровского, 6 февраля 1940 года, а также Его Преосвященства епископа-викария Казимира Михалкевича и нотариуса курии, о.Й.Острейки, датированное 7 февраля 1940 года, под №35.
Ещё будучи в Вильнюсе, Сестра Фаустина говорила, что испытывает настойчивое побуждение выйти из Конгрегации Сестёр Божьей Матери Милосердия, чтобы создать новую Конгрегацию. Однако я считал это желание искушением и советовал не относиться к нему серьёзно. Потом, уже из Кракова, она продолжала писать об этом стремлении, и, наконец, получила такое разрешение от своего нового исповедника и Генеральной Настоятельницы – с условием, что также и я дам своё согласие. Я боялся принять это на свою ответственность и написал, что согласился бы, если краковский исповедник и Генеральная настоятельница не только разрешат, но и прикажут выйти. Такого приказа Сестра Фаустина не получила и поэтому успокоилась, и осталась в своей Конгрегации до смерти.
В 1938 году, в середине сентября, я приехал в Краков на Конгресс Богословских Институтов и нашёл Сестру Фаустину в инфекционной больнице на Пронднике уже готовой к смерти. Я проведывал её в течение недели, и среди прочего говорил на тему Конгрегации, которую она хотела основать, а теперь умирает, – отметив, что это было иллюзией, как, впрочем, могло быть иллюзией и всё остальное, о чём она говорила. Сестра Фаустина обещала поговорить об этом на молитве с Господом Иисусом. На следующий день я служил Мессу за Сестру Фаустину, и во время молитвы пришла ко мне мысль: точно так же, она не могла нарисовать образ, а только давала наставления, так не смогла бы и основать новую Конгрегацию, а лишь дала общие указания; а настойчивые желания указывают на нужность этой новой Конгрегации в предстоящем времени. Когда я в очередной раз пришел в больницу и спросил, хочет ли она что-либо сказать по этому поводу, – Сестра Фаустина ответила, что уже ничего не надо говорить, поскольку Господь Иисус во время св.Мессы уже меня просветил. Затем она добавила, что я должен стараться прежде всего об установлении праздника Божьего Милосердия в первое воскресенье после Пасхи, а о новой Конгрегации слишком не задумываться; что по некоторым знакам я буду знать, кто и что должен в этом направлении делать; что в проповеди, которую я в этот день говорил по радио, мои намерения не были полностью чистыми (и так на самом деле было), что главным образом во всём этом я должен заботиться о чистоте; что она видит, как в небольшой деревянной часовне ночью я принимаю обеты первых шести кандидаток в эту Конгрегацию; что она скоро умрёт и что всё, что ей нужно было сказать и написать, сделано. Ещё раньше она описала внешний вид небольшой церквушки и Дома первой общины, а также оплакивала судьбу Польши, которую очень любила и за которую часто молилась.
Следуя советам св.Иоанна от Креста, я почти всегда к историям Сестры Фаустины подходил с безразличием и не выспрашивал о деталях. В этом случае я также не спросил, что же ждет Польшу, из-за чего она так переживает. Она же мне об этом ничего не сказала, только вздохнув, закрыла лицо от ужаса видения, которое, похоже, тогда получила. Почти всё, что она предсказала касательно той Конгрегации, полностью сбылось. Например, когда в Вильнюсе, в 1944 году, 16 ноября ночью я принимал частные обеты первых шести кандидаток в деревянной часовне сестёр-кармелиток, или когда спустя три года, приехав в первый Дом новой Конгрегации в Мыслибоже, я был поражен его потрясающим сходством с тем, о котором мне говорила покойная Сестра Фаустина. Она также довольно подробно предсказала трудности и даже преследования, с которыми я столкнусь из-за распространения культа Божьего Милосердия и стараний об установлении праздника с тем же названием в первое воскресенье после Пасхи (всё это, с самого начала, легче переносилось в убеждении, что такова во всем этом Воля Божия). 26-го сентября сестра предсказала мне, что умрёт через 10 дней; 5 октября она умерла. Будучи занят, на похороны я приехать не смог.
Что думать о Сестре Фаустине и её откровениях? По натуре она была полностью уравновешенным человеком, без тени невроза или истерии. Естественность и простота характеризуют её отношения с сёстрами из Конгрегации, как и с незнакомыми людьми. Не было в ней ничего ненатурального или театрального, ни жеманства, ни желания привлечь к себе внимание. Скорее наоборот: она старалась ничем не отличаться от других, а о своих внутренних переживаниях никому не рассказывала, кроме духовника и настоятелей. Она была эмоционально уравновешенна, владела собой, без каких-либо проявлений скачков эмоции и настроений. Она не была податлива на депрессии или раздражения из-за неудач, которые принимала со спокойствием, с покорностью воле Божьей.
С интеллектуальной точки зрения она была благоразумной, ей было присуще здоровое суждение о вещах, хоть и почти не имела образования: она едва могла писать с ошибками и читать. Давала дельные советы своим подругам, когда они к ней обращались; несколько раз для проверки я подсунул ей некоторые сомнительные ситуации, на которые она нашла очень правильные решения. У неё было богатое, но не экзальтированное воображение. Часто она сама не могла отличить воздействий своего воображения от сверхъестественного воздействия, особенно когда это касалось воспоминаний о прошлом. Но когда я обратил её внимание на это и попросил подчеркнуть в дневнике лишь то, о чём она может поклясться, что это точно не плод её воображения, то многие из своих старых воспоминаний она пропустила.
Морально она была абсолютно искренней, без малейшего преувеличения и тени лжи. Всегда говорила правду, хоть иногда это и доставляло ей неприятности. Летом 1934 года я отсутствовал несколько недель, а Сестра Фаустина не доверяла другим исповедникам своих переживаний. Вернувшись, я узнал, что она сожгла свой дневник при следующих обстоятельствах. Якобы к ней явился ангел и приказал ей бросить его в печь, сказав: Всё, что ты пишешь, – чушь, ты только подвергаешь себя и других большим неприятностям. Что ты имеешь от этого милосердия? Зачем только время тратишь на написание какого-то бреда? Сожги это всё, и будешь спокойнее и счастливее! и т.д. Сестре Фаустине не с кем было посоветоваться и, когда видение повторилось, выполнила распоряжение мнимого ангела. После она поняла, что поступила неправильно, всё мне рассказала и выполнила распоряжение написать всё заново.
С точки зрения сверхъестественных добродетелей можно было заметить значительный прогресс. Хотя с самого начала я видел в ней укоренённую и испытанную добродетель целомудрия, смирения, усердия, послушания, бедности и любви к Богу и ближнему, однако можно было легко констатировать их постоянный, постепенный рост, особенно в конце жизни, укрепление любви к Богу, которую она проявляла в своих стихах. Сегодня я точно не помню их содержания, но в целом припоминаю свой восторг от содержания (не формы), когда в 1938 году их читал.
Однажды я видел Сестру Фаустину в экстазе. Это произошло 2 сентября 1938 года, когда я посетил её в больнице в Пронднике и попрощался с ней перед отъездом в Вильнюс. Уже пройдя несколько десятков шагов, я вспомнил, что принёс ей несколько экземпляров написанных ею молитв (новенна, литания, венчик) к Божьему Милосердию, изданных в Кракове. Я поспешил вернуться, чтобы отдать их. Открыв дверь в изолятор, в котором она находилась, я увидел её погружённой в молитву, в сидячем положении, но почти парящей над кроватью. Её взгляд был устремлен на что-то невидимое, зрачки слегка расширены; в тот момент она не обратила внимания на моё присутствие, а я не хотел её беспокоить, поэтому собрался уйти. Но вскоре она пришла в себя, увидела меня и извинилась, что не услышала ни того, как я стучал в дверь, ни как вошёл. Я вручил ей молитвы и попрощался, а она сказала: До встречи на Небесах! Когда 26 сентября я в последний раз пришел её проведать в Лагевниках, она не хотела говорить со мной – а скорее всего, не могла, – отвечая: Я занята общением с Отцом Небесным. Она действительно производила впечатление сверхъестественного существа. Уже тогда я не сомневался, что написанное в её дневнике о Святом Причастии, раздаваемом Ангелом в больнице, соответствует действительности.
Что касается предмета мистических откровений Сестры Фаустины, нет в нём ничего, что отрицало бы веру, нормы поведения или касалось противоречивых вопросов между богословами. Напротив, всё направленно к большему познанию Бога и к большей любви к Нему. Образ выполнен профессионально и является ценным достоянием современного религиозного искусства (Протокол Комиссии по оценке и сохранению образа Милосердного Спасителя в церкви св.Михаила в Вильнюсе от 27.V.1941г., подписанный экспертами: преподавателем истории искусств, канд. наук М.Мореловским, преподавателем догматики, доктором о.Л.Пуцяты и реставратором канд. наук о.П.Сьледзевским). Частный культ Божьего Милосердия (в виде новенны, венчика и литании) и публичный (в виде планируемого праздника) не только не отрицает догм или литургии, но стремится объяснить истины святой веры и наглядно представить то, что раннее в литургии было только в зачатке: подчеркнуть и представить всему миру то, о чём писали Отцы Церкви, что имел в виду автор Литургии и то, в чём сегодня нуждается страждущее человечество. Интуицию простой монахини, которая знала лишь катехизис, в вопросах настолько тонких, верных и соответствующих психологии современного общества, нельзя объяснить иначе как только мистическим действием и откровением. Ни один богослов, после долгих лет обучения, даже приблизительно не смог разобраться с этими вопросами настолько точно и легко, как Сестра Фаустина.
Однако к мистическим переживаниям в душе Сестры Фаустины часто присоединялось её человеческое, довольно живое воображение, поэтому некоторые вещи неосознанно были слегка искажены. Но это можно заметить у всех людей такого типа, о чём свидетельствуют их биографии, напр. св.Бригитты, Анны Катарины Эммерих, Марии Агредской, Жанны д’Арк и др. Этим можно объяснить несоответствие описания Сестры Фаустины её вступления в монастырь со свидетельством Генеральной настоятельницы Матери Михаэлы Морачевской и, возможно, некоторые другие подобные случаи в её дневнике. Во всяком случае, это давние события, о которых обе стороны могли забыть или немного изменить обстоятельства, по сути, не имеющие значения.
Результаты мистических откровений Сестры Фаустины в её душе, а также в душах других людей, выходят за рамки всех ожиданий. Поначалу Сестра Фаустина немного переживала, боялась возможности реализации поручений и старалась этого избегать, но постепенно успокоилась и созрела до состояния полной безопасности, уверенности и глубокой внутренней радости. Стала более скромной и послушной, более соединённой с Богом и терпеливой, абсолютно и во всём соглашалась с Его волей. Думаю, нет смысла разглагольствовать о последствиях этих откровений в душах других людей, узнавших о них, ведь факты говорят сами за себя. Многочисленные благодарственные жертвы (около 150) возле образа Милосердного Спасителя в Вильнюсе и во многих других городах являются достаточным доказательством милостей, данных почитателям Божьего Милосердия, как в нашей стране, так и за рубежом. Со всех сторон приходят сообщения об удивительных ответах Божьего Милосердия, к тому же, чудесных.
Суммируя вышесказанное, можно легко сделать свой вывод; однако окончательное решение в этом вопросе зависит от непогрешимой Церкви, и потому со всей покорностью мы ей подчиняемся и со всем спокойствием ожидаем решения.
о. Михал Сопочко
Белосток, 27 января 1948
__________________________
Опубликовано в: «Послание Милосердия», № 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40.
Перевод: Натальи Корбецкой
