Воспоминание Матери Ирены Кшижановской
настоятельницы Сестры Фаустины в Вильнюсе и Кракове
Я была настоятельницей Сестры Фаустины в Вильнюсе. Сестра Фаустина приехала в Вильнюс в 1929 году. Она показалась мне серьёзной сестрой, уже имеющей школу духовной жизни. Она была сдержанной во внешних проявлениях, поэтому я решила не нарушать её душевной тишины. Позже, когда для написания образа потребовалась посторонняя помощь и она уже не могла справиться с этим в одиночку, вопрос о её откровениях стал для меня более понятным, но, несмотря на это, я не хотела о многом раcспрашивать. Я считала, что эти вопросы являются весьма серьёзными и требуют большего опыта, поэтому чаще всего направляла её с разного рода сомнениями к нашей Генеральной настоятельнице – Матери Михаэле.
Мне было приятно наблюдать за её спокойствием во время работы; она умела и прервать работу для занятия духовными упражнениями. Поначалу я отметила, что она была поглощена частым пребыванием в часовне, сёстры же были измучены работой, и не одна из них порой говаривала, мол, как хорошо пойти к Господу Иисусу, а нас оставить без помощи. Мне было достаточно лишь один раз обратить её внимание на то, чтобы она старалась помогать сёстрам и облегчать их работу, дабы и они также могли заниматься духовными упражнениями. С тех пор напоминать ей об этом больше не требовалось.
За любую обязанность Фаустина бралась охотно, несмотря на отсутствие подготовки; она считала, что с помощью послушания наверстает всё остальное; так и происходило в действительности. Она ничего не умела, когда начала работу в саду, но потихоньку многому научилась. Работала увлечённо, особенно в маленькой теплице, охотно собирая информацию от специалистов в этой области. Дети любили с ней работать, ценили её ласковое к ним отношение. Она была терпеливой, мы никогда не слышали от Сестры Фаустины жалоб на детей, сетований о том, что они безнадёжны, что их невозможно чему-либо научить и т.д. Она всегда относилась к ним с большой терпеливостью, её улыбка была для них приятной и притягательной. Дети замечали добродетель её послушания, как и другие добродетели.
Пришло время написания образа. После подготовки мы пригласили профессора Казимировского и вместе с ним отправились на улицу Расу к сёстрам Визитанткам, у которых он проживал, чтобы передать ему указания относительно написания образа. Когда образ был почти готов, я вместе с Сестрой Фаустиной вошла в комнату, чтобы вместе оценить этот образ. Сестра Фаустина была им не совсем довольна, что весьма огорчило профессора Казимировского. Несмотря на некоторые наши оговорки, образ производил впечатление чего-то, отличного от других изображений Христа.
Когда сестра Фаустина вернулась в «Юзефов», где была и я, то мне часто было заметно, как она нервничает из-за того, что вопрос о празднике Божьего Милосердия продвигается очень медленно, как и весь культ Божьего милосердия. В связи с этой ситуацией можно было заметить её часто меняющееся настроение: то очень весёлая, то снова печальная – раньше такого не было.
В нашем разговоре, когда речь шла о другой конгрегации, я говорила ей, что Божье милосердие нас не оставит – и она не противоречила.
В Краков был доставлен образ – копия первого, для печати репродукций по заказу священника Сопочко. Он попросил меня сходить вместе с Сестрой Фаустиной к Цебульскому, который должен был нам выдать образочки и новенны. Я взяла Сестру Фаустину с собой в Краков, но пока ей не говорила, зачем мы идём в город, а по дороге Сестра мне с улыбкой и говорит: Я знаю, зачем Вы, Матушка, меня сегодня взяли с собой.
Я заметила в Сестре Фаустине следующие черты: она радовалась вместе с Церковью и грустила вместе с ней, когда Церковь страдала; она ненавидела грех и прилагала все усилия, чтобы избежать даже малейшего греха, а принимая часто Святые Таинства, старалась очиститься от своих недостатков. Её мысли всегда были направлены к Богу, она часто выражала их словами: О, как же добр Бог! Её любовь к Богу проявлялась в пламенных беседах о Нём. Она использовала любую возможность, чтобы наполнить сердца упованием.
Фаустина отличалась праведностью; чувствовалось, что она любит уединение, тишину и молитву. И сейчас вижу её коленопреклоненной в часовне, непрерывно всматривающейся в Дарохранительницу; я никогда не видела, чтобы она расслабленно оседала на скамейке для коленопреклонения. Её глаза начинали сиять, когда она смотрела на Святые Дары: они лучились, будто бы она видела самого Господа Иисуса. Она не многое проявляла наружу, благодаря чему скрывала свою святость. Избегала людских похвал и признаний, но окружение считало её необычайно добродетельной, осознавало, что Бог одарил её благодатями, и поэтому её часто просили помолиться, веря в действенность такой молитвы.
Я видела её всегда уравновешенной, она отличалась терпеливостью и стойкостью, особенно во время последней болезни, которую переносила терпеливо, часто произнося краткие молитвенные воззвания к Божией любви. Она предсказала день своей смерти, сообщив, что умрет 5 октября.
Когда речь шла о деле Божьего Милосердия, ей многого стоило отказаться от собственной воли; однако с течением времени она очень изменилась и всё подчиняла Божьей воле, отвечая, что бы ей ни говорили, так: Если такова воля Божья, то хорошо.
Видимых пороков я у неё не заметила, а небольшие несовершенства, которые не были отталкивающими, со временем исчезли. В последние же недели ощущалось, что её душа прочно соединена с Господом Иисусом, её духовность излучалась наружу, так что жаль было уходить из её изолятора.
Я приезжала к ней, когда она была больна и пребывала на Пронднике. Однажды мне сообщили по телефону, что с Сестрой Фаустиной уже очень плохо. Я сразу же поехала, однако застала её спокойной. Я предложила ей принять Святые Таинства, на что она охотно согласилась, сказав: Если Вы так хотите, Матушка, – хорошо, и приняла их с набожностью. Одной из сестер она сказала: Я знала, что и так не умру.
Во время моего посещения она рассказывала, как её проведывают больные, о директоре санатория, который доверял ей свои заботы о госпитале. Как-то раз, во время моего пребывания, он пришел к сестре Фаустине, сел на стул и сказал: К хорошему ребенку приходят в последнюю очередь.
Для всех у Сестры Фаустины были улыбка и доброе слово, поэтому в санатории она пользовалась симпатией и признательностью. После возвращения Фаустины из Прондника я любила посещать её в изоляторе: столько мира и удивительного обаяния было в нашей больной. Она очень сильно изменилась; всякие волнения, связанные с делом Божьего Милосердия, воспринимала спокойно, соглашаясь с волей Бога: Праздник Божьего Милосердия будет, я вижу это, хочу исполнения только воли Божьей. (…)
При последней болезни говорила: Хорошо мне с этой болезнью… Вы увидите, Матушка, что Конгрегация получит много радости через меня… На мой вопрос, рада ли она, что умирает в нашей Конгрегации, ответила: Да.
Незадолго до её смерти, когда я пришла к Сестре Фаустине, она приподнялась на кровати, прося, чтобы я к ней приблизилась, и сказала мне следующие несколько слов: Иисус хочет меня возвысить и сделать святой. Я испытала странное ощущение, прочувствовала всю серьёзность того, как Сестра Фаустина принимает это заверение – как дар Божьего милосердия, без намека на гордыню. Взволнованная, я вышла от Сестры Фаустины, однако не осознавая до конца важности этих слов.
м. Ирена Кшижановская
_________________________
Публикация в: «Послании Милосердия», № 32, 33.
Перевод: Натальи Корбецкой
